В роли цветообозначающих определений в С. выступают также отпредметные прил. серебряный, золотой, жемчужный, кровавый, которые прямо указывают на Ц. только в переносном значении (кровавые зори, серебряные берега, струи реки, седина), а в др. случаях — опосредованно. Кровавые берега и кровавая река — это залитые кровью, а значит, красные от крови. «Серебряное» стружие — сделанное из серебра, но этот эпитет употреблен в ряду цветообозначающих прил.: белая хоругвь, черленая челка, черленый стяг, что делает и его цветообозначением. Эпитет золотой (а также злаченый, златоверхий и т. п.) обозначает в С. «княжеский» (золото — княж. атрибут), но с ним связано — через Ц. — понятие о ярком свете, подобном солнечному, в одном случае автор «подсказывает» это читателю: Всеволод «посвечивает» своим золотым шлемом. Метафора «жемчужная душа» построена на сравнении чистой души князя, в одиночестве умирающего на поле битвы, с чистой, светлой, перламутровой белизной жемчуга. Интересно, что блеск «жемчужной» души не противопоставляется в С., как в христ. лит-ре, «мрачному» телу, а сочетается с блеском «золотого ожерелья» (гривна, знак княж. достоинства) на шее князя.
196
Худ. функцию Ц. в С. исследователи связывают с оценочной характеристикой «положительный — отрицательный». По мнению М. В. Пименовой, положительная оценка связана в С. со светлыми тонами, а отрицательная — с темными. Ё. Накамура считает, что в С. «свет и теплый колорит, то есть золотой и красный, представляют положительные ценности, а тьма и холодный колорит, то есть черный и синий, обозначают отрицательные ценности» («Слово...» и «Повесть...». 1988. С. 89).
Схема Пименовой ошибочна в принципе, поскольку разделить хроматич. Ц. на светлые и темные невозможно: многие из них имеют как светлые, так и темные оттенки, напр. красный, который исследовательница относит, как и багряный, к светлым тонам.
Попытка Накамуры связать теплый колорит с положительной оценкой, а холодный — с отрицательной непродуктивна, поскольку верна лишь по отношению к названным исследователем Ц. В эту схему не укладываются зеленый, серебряный, сизый, серый, относящиеся к «холодным» Ц., но связанные с положительной оценкой.
Сводить цветовую палитру С. к простому противопоставлению их как светлых и темных или теплых и холодных — значит обеднять худ. значение Ц. в С. Каждый Ц. в С. важен сам по себе и имеет свое значение, закрепленное за ним в символич. системе традиц. нар. культуры. По мнению исследователей, можно говорить о цветовом коде, реализующемся в текстах традиц. нар. культуры, и о круге символич. употребления для каждого Ц. В частности, Ц. — один из элементов, при помощи которых создается языч. модель мироустройства. Каждая из космич. сфер имеет «свой» Ц.: небесная область богов — белого Ц., земная область людей, мир жизни — красного Ц. (природный мир Земли символизировал зеленый Ц.), нижний мир делился на водные глубины — синего Ц., и подземный мир, преисподнюю — черного Ц. Не случайно поэтому обитающая в нижнем мире «нечистая сила» — синего и черного Ц. Это представление нашло отражение и в христ. лит-ре. В Житии Прокопия Устюжского, напр., «темные силы демонов» «видением черны и сини» (ср. также «синьцы» в значении нечистая сила, бесы в Похвале и Чудесах Варлаама Хутынского).
Цветовая символика была усвоена визант. культурой, в которой, по словам В. В. Бычкова, пурпурный — Ц. божественного и императорского достоинства; красный — Ц. пламенности, огня, как карающего, так и очищающего, это Ц. «животворного тепла», а следовательно, символ жизни, он же — и Ц. крови; белый часто противостоит красному, как символ божественного света. Со времен античности белый Ц. имел значение чистоты и святости, отрешенности от мирского (цветного), устремленности к духовной простоте и возвышенности; черный Ц. в противоположность белому воспринимался как знак конца, смерти. В иконописи только глубины пещеры — символа могилы, ада — закрашивались черной краской; зеленый Ц. символизировал юность, цветение. Это типично земной Ц.; он противостоит в изображениях небесным и «царственным» Ц. — пурпурному, золотому; синий и голубой воспринимались в визант. мире как символы трансцендентного мира (см. подробнее: Бычков В. В. 1) Эстетическое значение цвета в восточнохристианском искусстве // Вопросы истории и теории эстетики. М., 1975. Вып. 9. С. 129—145; 2) Эстетика //
197
Культура Византии. Вторая половина VII—XII вв.: Сб. статей. М., 1989. С. 449—450).
В С. одни и те же цветовые эпитеты используются и как простое цветообозначение, и с символич. подтекстом. Худ. функции цветовых эпитетов в С. различны.
Стремясь резче противопоставить русских и половцев как «своих» и «чужих», автор С. вводит это противопоставление в систему мифол. оппозиций свет — тьма, солнце — тучи, земля — море, земля — поле и т. д. Этому противопоставлению служит также оппозиция черленого (красного) — синего (соответствующая оппозиции земля — море) и золотого — черного (соответствующая оппозиции солнце — тучи).
Красный (как цветообозначение употребляется с XVI в., до этого означал «красивый»), по-древнерусски «черленый» или «червленый», маркирующий в мифологии мир людей, мир жизни, в С. связан с русскими (их щиты четыре раза названы «чрълеными»), а синий, маркирующий в мифологии мир «синего моря» (куда в заговорах, по словам Л. Раденкович, изгоняется нечистая сила), подчеркнуто связан с половцами, которые живут «у синего моря», «на синем Дону». Из всех рек, упомянутых в С., только Дон, половецкая, враждебная для русских река, характеризуется, как и в фольклоре эпитетом «синий». Напомню, что постоянный фольклорный эпитет Дуная, главной слав. реки, — «белый». Интересно также, что синий Ц. связан с «мертвой» водой, а белый — с «живой» (см.: Иванов, Топоров. Славянские языковые... системы. С. 83). Загадочные «синии молнии» и «синее вино» также имеют символич. смысл в С. и соотносятся с половцами.
Эпитет молнии — синяя (в значении «синеватая, отливающая голубым Ц.»), «странный», по мнению Колесова, был едва ли не постоянным. Ф. Я. Прийма указал на «синюю молнию» в сербохорв. фольклоре (Прийма Ф. Я. Сербохорватские параллели к «Слову о полку Игореве» // РЛ. 1973. № 3. С. 75—76). Ф. И. Буслаев в свое время в рец. на изд. С. Д. Н. Дубенского привел в качестве параллели прусс. сказку, в которой гроза бьет «синими бичами» дьявола. При наступлении грозы дьявол говорит: «Ну, мне пора убираться, а то приближается тот, который с синим бичом». Буслаев отметил при этом, что синее пламя в клятвах почиталось божественным (см.: Москв. 1845. № 1. С. 37). М. Ф. Мурьянов указал, что в нем. яз. слово «Blaufeuer» («синий огонь») означает молнию (наряду со словом «Blitz»), а слово «blitzblau» — синий, как молния. В худ. лит-ре нового времени прил. «синий» также довольно часто употребляется как определение Ц. огня, пламени, в том числе в качестве эпитета молнии. Н. Б. Бахилина приводит следующие примеры: «сине-пламенные молнии» (Печерский), «синей молнии струя» (Тютчев), «Летит Земля в разрывах синих молний» (Вадим Григорьев) и др. (Бахилина. История цветообозначений... С. 187—188).
Приведенные Буслаевым примеры показывают, что символика синего Ц. не была однозначной всегда и повсеместно. Однако в С. эпитет «синий» подчеркнуто связан с половцами и несет негативный смысл, в том числе и в выражении «синии молнии», которое употреблено в символич. значении. Черные тучи, идущие с моря, — это полчища половцев, надвигающихся на русских, а синие молнии — это сверкающие половецкие сабли.
198
«Синее вино» можно понимать как темное, мутное вино. Но кроме того, вино в С. — символ крови. Кровавое (это пояснение символа и одновременно указание на ярко-красный Ц.) вино — это кровь русских, которой они напоили сватов-половцев на битве-пире. Синее же вино, которым поят Святослава, — это кровь половцев, символически связанных с синим Ц. (во сне со Святославом происходит то, что на самом деле происходит с русскими на Каяле). А с печалью оно смешано потому, что Игорь и Всеволод «нечестно (без чести, без победы, напрасно) кровь поганую пролиясте». Кровавое (красное) и синее вино заменяет, точнее, подменяет, в С. естественное и традиц. для фольклора светлое «зелено вино» (по аналогии с «зелен виноград»).
Оппозиция солнце — тучи реализуется в С. и как оппозиция золотого и черного Ц. Золото есть образ света, оно символизирует свет солнца и в связи с этим является атрибутом рус. князей (см. золото). Солнце, золото, рус. князья — все они излучают свет: солнце «светлое» и «тресветлое», «посвечивает» золотой шлем Всеволода, как и др. золотые и позолоченные предметы, Игорь — «свет светлый» и т. д. Тучи же, хотящие «прикрыть» четырех князей-солнц, и паполома, покрывающая, словно тучи, солнце-князя во Сне Святослава, — черные. Золотой Ц. был «носителем света» и в визант. живописи (см.: Бычков В. В. Эстетика. С. 449).
Вероятно, можно говорить также о скрытой цветовой оппозиции в С. черного ворона (символ врагов-половцев) и сокола (символ князей), постоянный эпитет которого в фольклоре — «ясный», т. е. светлый.
Идею света несет в С., помимо золотого и жемчужно-белого, еще и багряный Ц. — пурпуровый, менее густой, чем червленый, алее, самый яркий и чистый красный Ц. (Даль В. И. Толковый словарь живого великорусского языка. М., 1955. Т. 1. С. 36). Багряными названы два погасших столпа, символизирующие двух младших рус. князей, участвовавших в битве, — Святослава Рыльского и Владимира Путивльского (Игорь и Всеволод названы солнцами). Автор точен в цветообозначении: световые столбы северного сияния в областных наречиях так и называют — «багрецы» (см.: Словарь современного русского литературного языка: В 17 т. М.; Л., 1948. Т. 1. С. 239). Интересно, что цветовыми атрибутами божества света балт. славян, Свентовита, были белый, красный и пурпуровый (см.: Иванов, Топоров. Славянские языковые... системы. С. 32).
Прил. «белый» не имеет в С. символич. значения, в отличие от уст. нар. словесности и книжной христ. лит-ры, где он, наряду с черным, является наиболее распространенным, по словам А. М. Панченко, Ц., символически уподобленным свету и выражающим идею святости (О цвете... С. 11). В С. «белый» встречается всего два раза как простое цветообозначение: «бѣлая хорюговь», «бѣлымъ гоголемъ». Вероятно, это объясняется тем, что основную роль «светоносного» Ц. в С. выполняет прил. «золотой».
Прил. бусовый — босувый — босый восходит, по мнению Н. А. Баскакова, к тюрк. слову, в котором также наблюдается чередование y / o: boz / buo. Баскаков приводит следующие значения этого слова: серый, сизый, сивый, дымчатый, беловатый, белый, бледный (см.: Виноградова. Словарь. Л., 1984. Вып. 6. С. 205). В С. это слово употреблено три раза в трех разных формах: «босуви врани», «бусово
199
время» (по мнению некоторых исследователей, «бусово» здесь — притяж. прил. от имени Бооз), «босый волк».
Из многочисл. значений, приписываемых словам бусовый — босувый — босый (см.: Виноградова. Словарь. М.; Л., 1965. Вып. 1. С. 64—65, 78—79), можно сделать вывод, что они обозначали, как и в тюрк. яз., серый Ц. с различными оттенками: темно-серый (свинцовый), серо-синий и серо-голубой (сизый), серо-дымчатый, серо-беловатый, серо-коричневатый (бурый) и др., а также такую двухцветную окраску шерсти, оперения, когда один из Ц. был различных оттенков серого Ц. По значению тюркизм «бусый» совпадал со словом «чалый» (см.: Даль В. И. Толковый словарь... М., 1955. Т. 4. С. 599).
В С. рассматриваемое слово в разных случаях имеет разный смысл. «Босый волк» — это волк с серо-беловатой, после весенней линьки, летней шерстью (Игорь бежит из плена летом, поэтому сравнивается не с серым, а с босым волком). «Босуви врани» — это серые воро́ны с черной окраской головы, горла, крыльев, хвоста, клюва и ног (т. е. серо-черные). «Бусово время» — это, вероятно, в переносном значении — темно-серое, мрачное время. Исследователи давно обратили внимание на то, что «босуви врани» Сна Святослава перекликаются с выражением «время бусово» в речи бояр, толкующих сон. Злорадствующие по поводу поражения русских готские «красные девы» предстают во Сне Святослава как каркающие серые вороны: они воспевают мрачное темное время, когда черные тучи половцев прикрыли на Каяле всех четырех князей-солнц, когда тьма одолела свет. Как видим, слово «бусый» в обоих этих случаях входит, наряду с черным и синим, в семантико-символич. поле тьмы, противопоставленной в С. свету. Готские девы (готы — соседи половцев, сочувствующие им) не случайно поют на берегу «синего моря». Возможно, следует учитывать и то, что серый, по словам А. Н. Веселовского, символизировал злобу (Из истории эпитета. С. 83).
В некоторых случаях автор использует, по определению Пименовой, «нагнетание» мрачных, темных Ц., напр., в символич. описании надвигающихся половецких войск (черные тучи, синии молнии, кровавые, т. е. зловещие, зори), в Сне Святослава (черная паполома, синее вино, синее море, «босуви врани», «время бусово»). Им противопоставлены радостные, светлые картины: картина первого, удачного для русских, боя, где описание трофейного знамени, преподнесенного Игорю, построено на красном, белом, серебряном Ц.; картина возвращения Игоря на родину: Донец стелет Игорю зеленую траву (ср. в др. описаниях: кровавая трава, зеленая паполома) на своих серебряных от росы берегах (ср. в др. описаниях: темный берег реки Стугны, «затворившей» Ростислава, кровавые берега Немиги), одевает его теплыми туманами под сенью зеленого дерева (ср. в др. описаниях: деревья листву «сронили» в знак печали).
По мнению Панченко, постоянные эпитеты, образующие вместе с определяемым словом идиоматич. выражение, сращение, не содержат указания на Ц.: «Когда в „Слове о полку Игореве“ говорится о черном вороне или сером волке, то, видимо, было бы опрометчиво придавать цвету какое-либо значение. Ни автор, ни читатель не осознавали это как нечто серое или черное. Это — символы и только, некие синкретические представления, где цвет был переживанием, уже
200
чувственно недейственным». К такого же рода словосочетаниям исследователь относит «синее море», «зеленое древо» (О цвете... С. 11). На наш взгляд, это не совсем так. Автор С. заставляет звучать свежо стершиеся, казалось бы, эпитеты. Рядом с «сизым орлом» назван «серый волк», что побуждает обратить внимание на разные оттенки серого Ц. «Серый волк» в свою очередь невольно сравнивается с «босым волком». «Зелена трава» противопоставлена «кровавой траве», что также обновляет постоянный эпитет. То же самое с «черным вороном» и «синим морем», «увидеть» Ц. которых помогает символич. значение этих Ц. в С.
С. свидетельствует не только о том, каким тонким было восприятие Ц. у древнерус. человека, как богата была цветовая палитра, насколько разработана была цветовая терминология и символика, но и о виртуозном использовании Ц. автором С. в худ. целях.
Лит.: Потебня А. А. О некоторых символах в славянской народной поэзии. Харьков, 1914. С. 28—36; Перетц В. Н. Эпитеты в «Слове о полку Игореве» // Перетц В. Н. К изучению «Слова о полку Игореве». Л., 1925. С. 88—149; Жирмунский В. М. К вопросу об эпитете // Памяти П. Н. Сакулина. М., 1931. С. 73—82; Веселовский А. Н. Из истории эпитета // Веселовский А. Н. Историческая поэтика. Л., 1940. С. 73—92; Евгеньева А. П. О некоторых поэтических особенностях русского устного эпоса XVII—XIX вв. (постоянный эпитет) // ТОДРЛ. 1948. Т. 6. С. 154—189; Рябова З. А. Из истории употребления прилагательных «золотой» и «серебряный» // Учен. зап. Ташкент. пед. ин-та. Ташкент, 1964. Т. 45, вып. 3. С. 234—240, 269—272; Суровцева М. А. К истории слова «синий» в русском языке // Вопросы общего и рус. языкознания. Учен. зап. Кишинев. гос. ун-та. Кишинев, 1964. № 71. Филол. ф-т. С. 90—95; Иванов В. В., Топоров В. Н. Славянские языковые моделирующие семиотические системы. (Древний период). М., 1965. С. 32—33, 38, 64, 138—139, 196—201 и др.; Панченко А. М. О цвете в древней литературе восточных и южных славян // ТОДРЛ. 1968. Т. 23. С. 3—15; Зимин А. А. «Слово о полку Игореве» и восточнославянский фольклор // Рус. фольклор. М.; Л., 1968. Т. 11. С. 212—227; Мурьянов М. Ф. «Синии молнии» // Поэтика и стилистика рус. лит-ры: Памяти акад. В. В. Виноградова. Л., 1971. С. 23—28; Бахилина Н. Б. История цветообозначений в русском языке. М., 1975. С. 174—192 и др.; Колесов В. В. 1) История русского языка в рассказах. М., 1980. С. 27—39; 2) Свет и цвет в «Слове о полку Игореве» // Слово — 19861. С. 215—229; Пименова М. В. Цветовой фольклорный эпитет в контексте «Слова о полку Игореве» // Язык рус. фольклора. Петрозаводск, 1985. С. 125—131; Косоруков А. А. Гений без имени. М., 1986. С. 85—86, 272—273; Накамура Ё. «Слово о полку Игореве» и «Повесть о доме Тайра»: Сравнение с точки зрения системы цветов // Слово — 19861. С. 404—405 (то же в кн.: Слово. Сб. — 1988. С. 80—89); Касимов Н. Л. Цветопись в «Слове о полку Игореве» // РР. 1989. № 4. С. 111—114; Раденкович Л. Символика цвета в славянских заговорах // Слав. и балк. фольклор. М., 1989. С. 122—148.
Л. В. Соколова
Смотреть больше слов в «Энциклопедии "Слова о полку Игореве"»